Великий композитор Вольфганг Амадей Моцарт не был евреем, но мало кто знает, что он сочинял музыку на тексты ТАНАХа, и что либреттист его самых известных опер (аббат Лоренцо да Понте) – неаполитанский еврей, Эммануэле Конельяно.
Он не был евреем, но было в нем что-то такое, что очень сродни еврейской душе: невероятный, трепетный талант и способность проникнуть за грань материальных предметов, за границы времени. Проникнуть, кажется, туда, откуда берет свое начало Мысль, в которой воплотилось абсолютно все…
Но, пожалуй, я начну по порядку.
Музыкальная школа при музыкальном училище имени Мусоргского. Ленинград. Урок музыкальной литературы. Преподаватель о чем-то говорит, я не очень-то слушаю, смотрю в окно… Опять дождь. «Господи, когда же он закончится,» – думаю я. Но Ленинград и дождь – близнецы-братья…
«Но произведение «Реквием» Моцарт писал для себя. Он чувствовал, что умирает.» До меня доносятся слова преподавателя. С этого момента я начинаю внимательно прислушиваться.
В июле 1791 года Моцарт, прославленный музыкант, член Болонской Академии и кавалер Ордена Золотой шпоры, автор многочисленных симфоний, опер «Свадьба Фигаро» и «Дон Жуан», напряженно работал над «Волшебной флейтой». Чувствовал себя он очень плохо: мучили непонятные боли, слабость.
Однажды вечером его навестил незнакомец одетый во все черное. Он заказал Реквием – заупокойную мессу. Заказчик оставлял гонорар и срок выполнения заказа на усмотрение композитора, предложил хороший задаток, но имени своего не сообщил. Моцарт согласился: измотанный постоянным безденежьем, крайне непрактичный в житейских вопросах, он не мог отказаться. Сразу началась работа. Но композитор не мог избавиться от мысли, что заупокойную мессу он пишет для самого себя. Сохранилось его письмо, в котором болезненное состояние отражено с трагической силой: «В моей голове хаос, лишь с трудом собираюсь с мыслями. Образ незнакомца не хочет исчезнуть с глаз моих. Я беспрерывно вижу его. Он просит, он настаивает и требует работы от меня. Я продолжаю писать, ибо сочинение музыки утомляет меня меньше, нежели бездействие. Больше мне нечего бояться. Чувствую – мое состояние подсказывает мне это, – мой час пробил. Я должен умереть. Я чувствую это с такой уверенностью, что мне не требуется доказательств. Я перестаю радоваться своему таланту. А как прекрасна была жизнь! Ее начало сулило великолепные перспективы. Но никому не дано изменить предначертанного судьбой.»
В Японии говорят:«В 5 лет – гений, в 10 лет – талант, в 20 – обыкновенный человек.» Вольфганг Амадей Моцарт был исключением из этого правила. Ребенком он оставался всю жизнь. Его душа была счастлива, когда он доставлял радость другим.
До конца своих дней он будет отличаться душевной чуткостью. И относится ко всем созданиям природы с любовью и теплом. Может быть именно поэтому музыка Моцарта лечит. Она благотворно действует на растения и животных. Его музыка более всего близка к биологическим ритмам человеческого мозга. В Израиле врачи уже давно используют произведения Моцарта для выхаживания недоношенных младенцев, они быстрее набирают вес и восстанавливают свою иммунную систему. Моцарту очевидно дано было чувствовать намного тоньше, видеть то, что скрыто от других. Его музыка создавала реальность, которой не было. Об этом очень хорошо написано в рассказе К. Паустовского «Старый повар.»
«Ночь из черной сделалась синей, а потом голубой. И теплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел ее, и от нее поднимается пар. А небо делается все выше, все синее, все великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей Веной.»
Как же красиво написано. Только вот ничего этого не происходило в действительности: это Моцарт играл на клавесине, и его музыка порождала и сменяла картины одну за другой. Раскрывая Мысль, которая и является действительностью. И абсолютно все берет свое начало именно оттуда. И музыка, которой не нужны слова и чужды языки, в единой гармонии соединяет сердца и чувства. И в этой Мысли все возможно: и цветущие яблони поздней осенью, и луч света посреди сумрака ночи, и хрустальный снежный узор в разгар июля. Ведь нет в этой Мысли никаких ограничений, и все включено в Нее, потому что конец действия – в начале Замысла.
Елена Фридман
